Я эту книжку года два читаю, наверное. Вожу с собой по электричкам, потому как - надо! Раз уж взялась. Тем более, есть в ней какое-то советское обаяние. В общем, дожала. Необходимость сидения в очередях помогла.
"Бенарес-Срингар-Катманду-Покхара-Хива-Москва" - последняя строчка, т.е. перечень мест, где книга писалась, всё объясняет. "Смотрите, по каким я местам езжу!" И правда, книга - просто аттракцион экзотики, смачные рассказы про исторических персонажей и картины жизни из различных исторических периодов по всей Азии, перемежающиеся линией милицейского расследования убийства, по факту - похищения тела и кражи. И вот если бы эти зарисовки были отдельными, их-то ещё бы можно съесть было, но в комплекте с "современностью" (70-ые годы) вылезает главный недостаток - автор не умеет писать хорошие книги с нормальными живыми персонажами с реальной речью и вменяемой сюжетной линией.
Вот эти все любования историческими заковырками, "эрудицией" и "новейшими достижениями научной мысли", не имеющие отношения к сюжетной линии, и мешают воспринимать повествование именно как книгу. Мне симпатичный "переживательный" персонаж в сто раз милее, чем захватывающий рассказ о злоключения легендарного рубина, потому как про рубин этот рассказывают максимум на страницах двадцати, а прибабахнутый ГГ, так и не способный слиться в цельный образ, шатается по книге с самого начала.
И автор может здорово разбираться в мифологии индуизма, но про милицейских работников, о которых он пишет, он не имеет ни малейшего понятия. Или просто с радостью ваяет золочёный образ "советского милиционера". На оперативном совещании по расследованию хищений алмазного сырья и спекуляций бриллиантами с участием генерала и подполковника они обсуждают теории по реакции растений на нервные раздражители. Едрическая сила! А следователь разбирается в священных растениях древних индусов и драгоценных камнях. Ну и разумеется, все персонажи разговаривают абсолютно одинаково и подколы тоже похожие. А мёртвая речь - мертвая книга. Плюс абсолютное отсутствие детективного драйва.
Самая интересная, на мой взгляд, историческая вставка
читать дальшеИран. Египет. VI век до н. э.
Плиний в своей прославленной <Истории мира> и Диоскорид в <Ботанике>
почти одними и теми же словами описали чудесное древо персидское, листья
которого обладают волшебными свойствами. Они не только утоляют голод и
жажду, но даже могут, стоит только того пожелать, превратиться в
быстроногих коней.
Писания мужей Эллады являют собой пример удивительного смешения
самого фантастического вымысла с неукоснительной достоверностью. Привыкшие
к ясности и прямоте греки просто-напросто не поняли души Востока, совершив
тем самым ошибку, которой было суждено тысячекратно повторяться и в более
поздние времена. Они дословно переписали рассказ персидских историков, не
подозревая, что стали жертвами поистине смешного недоразумения. Речь
Востока немыслима без иносказаний, она полна аллегориями, разгадать
которые не столь сложно, как это может показаться. Но грекам, без которых
мы бы вообще ничего не узнали об исчезнувших царствах Азии, видимо, просто
не приходило в голову, что даже вполне конкретные исторические
свидетельства могут иметь двоякий смысл. Между тем мировоззрение Востока,
его душевный настрой, наконец, просто элементарная вежливость к
собеседнику требовали от образованных людей иносказаний, равно наивных и
поэтических.
Не было в царских садах древа с волшебными листьями! Там росли
священный кипарис, окруженный зарослями гранатов, без которых не обходится
ни одно богослужение огнепоклонников-гебров, после хома превыше всего
почитающих гранатовый плод и ветвь кипариса. Никакому другому дереву персы
не поклонялись. И все же волшебные листья разлетались в полном смысле
слова по всем сатрапиям, на которые разделил свою обширную державу великий
Кир. Причем произрастали они именно в царском дворце. Но не в саду, а в
покоях дивана. Все объясняется довольно просто.
Пребывая по семь месяцев в году в изнеженном Вавилоне, убаюканный
сладостным наваждением покоренного города, порочного, продажного и
притягательного, Кир до конца дней своих оставался полновластным
правителем мировой империи. Постоянной резиденции он не заводил. Когда
яростные ветры начинали обрушивать на вавилонский оазис тучи пыли, вызывая
в людях непонятную раздражительность, доводившую многих до помрачения
рассудка, шахиншах переезжал со всем двором в Сузы, где и проводил
весенние месяцы. На лето он отбывал в Экбатану и оставался там до той
поры, пока не начинали опадать розовые цветки граната. Недаром придворные
поэты сочиняли стихи в честь солнца, которое наслаждается вечной весной.
Но весенние радости, особенно пленительные в сумеречных храмах распутного
города, не мешали мудрому властителю железной рукой держать даже самые
отдаленные сатрапии.
Для постоянного надзора над действиями сатрапов-наместников Кир
учредил особый институт ревизоров, которые в зависимости от обстоятельств
именовались то <деточками>, то <царскими братьями>, то <очами солнца>. На
должность <деточки> назначались особо приближенные к престолу придворные,
как правило, молодые, энергичные и честолюбивые. Каждый из них перед
инспекционной поездкой получал от царя скрепленный государственной печатью
открытый лист, который повелевал оказывать подателю сего всевозможное
содействие, снабжать его продовольствием и лошадьми, а также предоставлять
лучшие помещения для ночлега. Именно эти царские грамоты и называли охочие
до метафор персидские историки волшебными листьями, которые кормят и поят
путешественника и, согласно Плинию, <вообще заменяют ему всяческие
дорожные запасы>. Стоит ли удивляться теперь, что сказочные листики могли
превращаться даже в лошадей? Причем безотказно, на каждом почтовом дворе
(новшество, введенное Киром), где постоянно ожидали гонцов подставы.
Волшебство оказалось волшебством лишь для немногих, избранных. Не
мать-природа произвела чудное древо, а государственная казна взрастила
пирамидальный иерархический тополь с голым стволом и несколькими
листочками на самой вершине.
Так развеиваются вымыслы, так обретают твердую историческую плоть
легенды...
*
...Почувствовав приближение смерти, убеленный сединами воин и царь
приказал приготовить жертвы и, по обычаю, отправился с ними на высокую
гору.
- Бог отцов моих! - взмолился он, оставшись наедине с небом. - Ты,
Солнце, и вы все, боги бессмертные, примите жертвы мои, которыми я
заканчиваю свой жизненный путь. Благодарим вас за благие советы, которые
вы подавали мне через внутренности жертв, небесные знамения, пророчества,
предзнаменования, побуждая меня к чему-то доброму, предостерегая от
чего-то дурного. Ни разу в жизни вы не допустили меня до сомнений в вашей
помощи и не позволили мне даже в минуты наивысшего могущества позабыть,
что и я тоже человек. За это благодарю безгранично. Мне об одном только
остается просить вас теперь: о счастье моих детей, жены, друзей, родины и
о ниспослании мне конца, достойного моей жизни.
Последняя милость судьбы - уйти без мук и достойно. Любимец богов
получил ее. Но этим и ограничилось покровительство неба. Киру наследовал
сын его, принц Камбиз. <О чудовищах, подобных ему, - говорится в одной
старинной книге, - не следует распространяться историку или следует писать
о них особую историю, чтобы не смешивать зверей с людьми>.
Вступление на престол в 529 году до новой эры он ознаменовал отменой
указа отца, освободителя народов, касательно постройки храма Элогиму, богу
единому, и сразу же предпринял поход на Кемт.
Поводом послужил отказ от уплаты пер-о* Псамметихом ежегодной дани.
Собрав невиданное по тем временам войско, Камбиз начал наступление как на
суше, так и на море. После недолгой осады ему удалось овладеть Пелузой,
ключевым городом со стороны Аравии.
_______________
* П е р- о - дословно означает <высокий дом>, откуда пошло слово
<фараон>.
Существует предание (судя по другим поступкам Камбиза, не лишенное
оснований), будто при осаде города молодой шахиншах впереди боевых
порядков своей наступающей армии выпустил шайку жалобно мяукающих кошек,
что и решило исход операции. Следуя за священными для неприятеля
животными, даже случайное убийство которых каралось смертью, персы смяли
оборону противника и отбросили войска Псамметиха к Мемфису.
Камбиз отправил туда галеру с посольством, которому были даны
инструкции потребовать безоговорочной покорности и, разумеется, уплаты
дани. Но посланцев шахиншаха изрубили на куски, а их галеру спалили. Тогда
персидские войска поднялись вверх по реке и штурмом взяли город. Псамметих
вместе со всем двором и семейством был пленен. И тут Камбиз начал
оправдывать ту репутацию неистового злодея, которая мало-помалу сложилась
о нем на Востоке.
Не довольствуясь военной победой, он решил унизить плененного царя,
оскорбить завоеванный, но непокоренный народ. Скудоумный и мстительный, он
только то и делал, что придумывал всё новые и новые издевательства,
которые самому ему казались удивительно остроумными и доставляли почти
детскую радость.
Сначала он приказал обрядить дочь Псамметиха в лохмотья рабыни и
послать ее на реку за водой. Утонченный, изнеженный царь вынужден был
смотреть, как его красавица дочь, сгибаясь под тяжестью кувшина, целый
день таскает воду. Но пер-о только опустил глаза. Лицо его, наследника
многих поколений богов и царей, осталось бесстрастным и гордым.
Тогда недостойный последыш великодушнейшего из героев древности пошел
на новую низость. Он повелел предать казни царевича и еще две тысячи
юношей из самых знатных семейств. И каждого из них с веревкой позора на
шее провели мимо Псамметиха за недоуздок, продернутый через рот. Но и на
этот раз пер-о не выказал своей скорби. Только вновь опустил глаза и
вздохнул. Зато когда совершенно случайно он встретил на улице старого
друга, вернейшего из приближенных Тутмоса, вынужденного просить милостыню,
сердце царя не выдержало, и он заплакал.
Камбиз необычайно удивился. Он даже снизошел до беседы с полоненным
врагом.
- Выходит, что этот нищий старик дороже тебе, чем собственные дети? -
поинтересовался шахиншах, и в сумеречной глубине его зрачков мелькнул
опасный огонек.
- Страдания моих детей столь безмерны, что их не омыть никакими
слезами, другу же моему я еще могу посочувствовать, - ответил пер-о.
Камбиз не нашелся, что сказать, и, невразумительно что-то
пробормотав, поспешил уйти. В его ущербной душе взметнулись на миг
противоречивые вихри, но осели вскоре, и вновь ему стало темно и тоскливо.
Он попытался отвлечь себя ловитвой в прибрежных зарослях папируса и
тростника, но, настреляв кучу цапель, лебедей и камышовых котов, быстро к
охоте остыл. Конные ристалища и казни тоже обрыдли. Ему что-то хотелось
сделать, он только не знал, что именно. Бесплодное желание изнуряло.
Не только жители разграбленного Мемфиса, но и ближайшие из придворных
старались, по возможности, не попадаться шахиншаху на глаза. Особенно в
такие дни, когда он пребывал в состоянии полнейшего бездействия,
подавленный противоположными влечениями, будоражившими его больное
воображение. Никто не мог предсказать, и меньше всего сам Камбиз, что он
способен выкинуть в ближайшую минуту. Иногда он совершенно неожиданно
вручал жезл сатрапа, иногда посылал на казнь, но чаще всего просто мучил:
выдавливал глаз, колол стилетом или отрезал ухо. До убийства доходило
редко. Большей частью он с необыкновенной щедростью одаривал потерпевших.
Но не радовала сердце подобная милость.
В такой именно период затяжной апатии, наступившей после бурного
взлета деятельности, он решил отпустить Псамметиха. Лучшие из приближенных
говорили, что шахиншаха растрогала встреча Псамметиха с бывшим номархом и
слезы пер-о. По крайней мере, им хотелось, чтобы это было именно так.
Великодушного Кира трудно было забыть.
Возможно, какая-то доля истины здесь присутствовала. Но вернее всего,
Камбиз просто перешел из одной фазы в другую, когда угасло радостное
возбуждение, рассосалась тоска и ничего не осталось в сердце, кроме
оцепенения и пустоты.
- Я покидаю твой дом, - сказал он Псамметиху, - и ухожу к себе в
лагерь, чтобы жить в походном шатре, как мой отец. Скоро мы все уйдем из
этого города, где так омерзительно воняет речная тина и даже крокодилы,
разинув пасть от расслабляющей лени, по целым дням валяются на песке.
Платите нам по-прежнему дань, и мы больше не станем враждовать.
- Не могу благодарить тебя, шах Камбиз, после всего, что ты сделал со
мной, но и неблагодарным не желаю остаться. Возьми этот перстень. -
Псамметих снял с пальца кольцо из зеленого золота, изображающее двух
сплетенных хвостами кобр, целующих солнечный диск, с камешком того
непередоваемого красного оттенка, каким светится на исходе дня хорошее
вино. - Я носил его по праву верховного жреца. Жизнь моя на исходе. Пусть
оно принесет тебе удачу.
- Отдай его обратно, - посоветовал Прексасп, который, с тех пор как
тайно умертвил по указанию царя нескольких военачальников, возвысился и
стал вторым лицом в государстве. - Этот камень приносит несчастье,
шахиншах.
- Почему ты так думаешь?
- В святилищах вавилонской Эсагилы мне рассказывали, что таким вот
красным камнем Даниил написал перед Бельшат-саром огненные слова, что он
измерен, взвешен и разделен.
- И только-то?
- Вспомни, что случилось потом, шахиншах! - В словах Прексаспа
явственно прозвучала угроза. - Бельшат-сар погиб под мечами, а Вавилон пал
под ударами непобедимых воинов твоего отца, несравненного Кира, царя
стран.
- Глупец! - зловеще усмехнулся Камбиз. - Напротив, камень принес
нашему роду счастье. Разве взятие Вавилона не самая великая из побед отца?
И я сам тоже теперь вавилонский царь. А Бельшат-сара мне ничуть не жаль.
Он был нашим врагом.
- Хуже, шахиншах. Он был врагом Бэт-эля - дома божьего, который
разграбил его отец Набонид. Он пил вино из священных сосудов и озарял свои
оргии светильниками семи планет. Теперь, когда ты взял назад данное Киром,
царем стран, разрешение на отстройку храма, камень для тебя стал
неблагоприятным. Откажись от него.
- И не подумаю! - Чем больше уговаривали Камбиза, тем упрямее он
стоял на своем. - Мне не страшны ни коровы, ни кошки, ни крылатые
быки-керубим с царскими головами. Тем более не побоюсь я невидимого
бога... А как вообще попал перстень к Псамметиху?
- Халдейские маги считают себя старшими братьями здешних. Разве ты не
знаешь, что они пытались толкнуть Кемт на войну с нами? Незадолго до
падения Вавилона в подземном храме Тота близ Фив состоялась встреча
представителей обеих священных коллегий. Кольцо, я думаю, осталось тут
именно тогда.
- А как заставить его светиться? - Камбиз с интересом повертел
перстень в руках, но никаких чудесных свойств камень в солярном круге не
проявил.
- Спроси в Эсагиле, царь Вавилона, царь стран. - Прексасп взял кольцо
у Камбиза и, согнув пальцы трубочкой, приставил к глазу. - Нет свечения! -
сказал он, вглядываясь в темноту. - Неведома мне тайна сия.
- Есть ли она вообще?
- Так говорят маги, шахиншах. Ты обратил внимание на медную
проволоку, которая тянется от здешнего храма Озириса-Сераписа к
загородному святилищу Птаха?
- Нет, - заинтересовался Камбиз. - Но я непременно велю забрать ее в
счет дани!
- Не трогай магов, государь. Они коварны и мстительны. Жрец
Мардука-Бэла в Вавилоне рассказывал мне, что по проволоке перетекает сила,
наливающая камни неистовым светом.
- Не нравишься ты мне что-то последнее время! - Камбиз подозрительно
покосился на побледневшего визиря. - Глаза у тебя какие-то нехорошие,
бегают все... Замыслил дурное или просто боишься?
- Боюсь, шахиншах, - честно признался Прексасп.
- Тогда поди прочь! - Камбиз ударом ноги оттолкнул его. - Мне трусов
не нужно. И не показывайся на глаза, пока я не решу твою судьбу.
- Смилуйся, царь стран! - Прексасп плюхнулся властелину в ноги. -
Только о твоем благополучии и пекусь! - пресмыкаясь по земле, целовал он
шитые золотом сапожки Камбиза.
- Я подумаю. - Шахиншах наступил ему на голову. - Услать тебя в
согдийскую сатрапию? - размышлял он вслух. - Или сделать евнухом?
Прексасп молча терпел, перхая, сглатывая кровь, сочившуюся из
сплющенного носа. Что заставило его столь неосмотрительно противоречить
тирану? По всей видимости, действительно страх. В этой непонятной стране,
под леденящим взглядом звероголовых богов, затаивших недоброе,
подстерегающих каждый неверный шаг, персы чувствовали себя неуверенно.
Гнетущий ужас, который распространялся вокруг Камбиза, приобрел под вещим
небом Кемта черты массовой истерии. Она пробуждалась внезапно, без всяких
видимых причин, и, ширясь, как волна от брошенного в водоем камня,
захватывала всю царскую ставку. Бежала от шатра к шатру, толкая на
безумные поступки знатных военачальников и простых копейщиков. Дисциплина
в войске падала день ото дня. Дело дошло до того, что стражники из царской
сотни стали напиваться, находясь в карауле. Резко возросло число смертей,
нелепых, чудовищных, временами необъяснимых. Приниженная страна роптала.
Дикие выходки персов рождали ответное сопротивление, исступленное и
беспощадное. Всеобщий страх от этого только усиливался.
Сколь ни безумен был Камбиз, но и он понял, что его верный визирь
находится на грани умопомешательства, и оставил его на время в покое. Он
вспомнил о Прексаспе только тогда, когда одно за другим стали вспыхивать в
захваченных городах восстания. Первое, что пришло на ум шахиншаху, был
террор. Еще более ожесточенный и бессмысленный. Ему самому стало страшно,
когда он попытался представить себе, во что это выльется. Кольцо страха
сомкнулось. Но долго размышлять Камбиз не привык. Он привык действовать. И
он начал действовать, поручив Прексаспу убрать Псамметиха и окончательно
искоренить династию.
Визирь передал пер-о приказ шахиншаха умереть и вручил ему чашу с
бычьей кровью. Тот мужественно осушил ее до дна и бездыханным упал на
пиршественное ложе, ставшее смертным.
*
Так описал конец Псамметиха вездесущий Геродот. Но рассказ его
внушает недоверие. Недаром отравление Псамметиха стало предметом
ожесточенных дискуссий, которые продолжаются и поныне. В том, что бычья
кровь нисколько не опасна для организма, сомневаться, конечно, не
приходится, хотя Плиний, а за ним и натуралисты средневековья утверждали
противное, ссылаясь на того же непогрешимого Геродота. Многие комментаторы
считали, что под словами <бычья кровь> следует подразумевать название
какой-нибудь ядовитой алхимической соли или безусловно смертельной
металлической окиси. Возможно, в этом есть какое-то рациональное зерно. Не
менее убедительны, однако, и другие доводы, согласно которым под бычьей
кровью надо понимать именно кровь быка, но содержащую отраву мгновенного
действия. Это вполне вероятно. Удивительно все же, что Геродот ни словом
не обмолвился ни о каком яде. А уж он-то должен был дознаться!
Уместно поэтому привести еще одно соображение, которое находится в
полном согласии со свидетельствами древности. Но сначала необходимо
сказать несколько слов о том, что вообще значила бычья кровь для
Псамметиха - царя, первосвященника, живого бога. Прежде всего он должен
был увидеть в смертной чаше еще одно, на сей раз неслыханное
надругательство над его верой. Ранее он и помыслить не мог, что кто-то
способен выпить кровь быка, кровь священного бога Аписа! Теперь ему самому
предлагали совершить непростительное святотатство.
Геродот, конечно же, был прав! Бычья кровь уже сама по себе, без
какого-либо специального яда, могла мгновенно убить пер-о. Так оно и
случилось. Точнее, его убила мысль, что он уничтожает свою душу, свою
посмертную Ка.
Зная изощренное и вместе с тем тупое в своей беспросветной злобе
коварство Камбиза, едва ли стоит удивляться сей чудовищной выдумке. Он
действовал очень точно, руководствуясь холодным расчетом. Местные боги
смущали его людей, в конечном счете объявили лично ему войну. И он решил
им ответить тем же. Невольным вестником этой беспрецедентной вражды явился
визирь Прексасп, столь неосмотрительно попытавшийся предостеречь царя.
Вполне естественно, разумеется с точки зрения Камбиза, именно его было
сделать теперь посланцем своей воли, орудием мести. Здесь нетрудно
усмотреть известную, хотя и очень извращенную логику.
*
Убрав с пути Псамметиха и ликвидировав тем самым целую династию,
Камбиз продолжил военные действия. На сей раз они распространялись уже на
мертвых. На это тоже нашелся свой резон. Если спящие в царских некрополях
мумии насылают страх, то не лучше ли им как следует всыпать? Пусть
отведают персидских плетей, коль скоро здешние жители уверены, что их
усопшие боги все равно как живые! Посмотрим, так ли это... На колеснице,
во главе блестящей свиты въехал шахиншах в город Саис. В остроконечной
тиаре, с обнаженными по локоть мускулистыми руками, сжимавшими знаки
верховной власти, он казался мифическим героем, бросившим вызов богам.
Собственно, так оно и было. Неподвижный, как статуя, возвышаясь на две
головы над возничим, проехал он к царскому некрополю, где нашла вечное
упокоение набальзамированная оболочка Амасиса, предшествовавшего
Псамметиху на троне Кемта.
Соскочив на ходу с колесницы, Камбиз ринулся в атаку. В белой
развевающейся тунике с пурпурной каймой, он, подобно самуму, пронесся по
тихим пальмовым аллеям к небольшой пирамиде, в которой находился каменный
саркофаг отошедшего на Запад пер-о. За ним поспешали евнухи на белых
конях, царская сотня и две тысячи копейщиков.
По приказу шахиншаха забинтованную, начиненную благовонными смолами
мумию извлекли из трех вставленных один в другой гробов: базальтового,
алебастрового и деревянного расписного. Главный палач и двое его подручных
попытались было поставить Амасиса на колени, но, поскольку туго
перебинтованная мумия не сгибалась, ее просто-напросто швырнули на землю.
Так оно было даже лучше: пусть знает свое место...
Невзирая на очевидное безумие предпринятой акции, в ней можно
усмотреть и некий политический смысл. Разве не Амасис первым отказался от
уплаты дани? Разве не ему принадлежала идея вбить клин между персами и
финикиянами, столь успешно осуществленная затем Псамметихом? Так пусть
теперь держит ответ. Если можно высечь море, разметавшее корабли, или
наказать реку, помешавшую штурму, то отчего бы не призвать на суд
мертвеца? Это было вполне во вкусе времени. И если через пятнадцать веков
подобную процедуру повторил глава христианства римский папа, то надо ли
так уж строго осуждать персов, которые как-никак одухотворяли слепые силы
природы?
Суд шахиншаха был скор и беспощаден. Мумию сначала допросили с
пристрастием: жгли каленым железом, кололи иглами, вырывали по волоскам
бороду. Но поскольку ответов на предъявленные обвинения Амасис не дал, его
нещадно высекли розгами и приговорили к сожжению. Костер развели из досок
расписного гроба, на котором изображалось посмертное путешествие пер-о и
его встреча с Озирисом. Несмотря на всю мудрость жрецов Кемта, они не
сумели предвидеть, каким испытаниям вскоре подвергнется их отошедший в
вечность бог. Щедро украсив его саркофаг магическими формулами из Книги
Мертвых, с помощью которых можно ответить на все вопросы владыки
подземного царства, они ни единым иероглифом не обмолвились о том, как
должен вести себя пер-о перед владыкой Ирана. Не потому ли молчала мумия
на допросе с пристрастием?
А персы смеялись. Им давно уже не было так весело в этой жуткой
стране, где днем и ночью следят за тобой вещие очи.
Но когда в огне затрещали пропитанные смолами бинты, хохот как-то сам
собой смолк. Стало вдруг не до смеха. Но не жестокость, не кажущаяся
бессмысленность этой казни смутила их. Камбиз мог делать с мумией все, что
угодно - повесить вниз головой или посадить на кол, - не следовало только
швырять ее в огонь. Этим он попрал не только священные законы завоеванного
края, но и самих персов. Огонь - высшее божество, а богу не должно
питаться человеческим мясом. Пуще всех несчастий предостерегал пророк
Ахуромазды от осквернения огня. Персы даже не зарывали трупы в землю,
отдавая их на съедение грифам и бродячим собакам, дабы вечно продолжалось
коловращение плоти. О том же, что мертвеца можно сжечь, и думать было
жутко. Сгорел царь, поведавший Солону об Атлантиде.
Нехорошая тишина стояла вокруг, пока дотлевали на угольях почерневшие
останки. Неистовым красным сиянием отсвечивала в треугольной тени пирамиды
надетая на тиару царская диадема. Но камень на змеином перстне горячее
всего колол глаза.
...Приближенные Камбиза все более склонялись к мысли, что вождь их не
совсем здоров. Последние сомнения в этом отпали, когда он надумал начать
войну сразу против трех народов: карфагенян, аммонейцев и ливийцев,
которых греческие наемники называли макробами. От похода на Карфаген
пришлось отказаться с самого начала, поскольку финикияне воспротивились
истреблению союзников и единоверцов, а без их кораблей нечего было и
думать об осаде портов с моря.
Пятидесятитысячная армия, которую шахиншах послал против аммонейцев,
завязла в песках. Оторвавшись от пунктов снабжения и растеряв обозы, персы
вынуждены были съесть лошадей. Ни о чем другом, как о возвращении в Фивы,
они не мечтали. О продолжении похода не могло быть и речи. Затерянные в
песках без колодцев и дорог, они сначала пробавлялись скудной
растительностью оазисов, а затем начали по жребию поедать своих же
товарищей. Лишь немногим удалось вырваться из пустыни. Они вернулись в
лагерь оскверненными и усталыми, без веры в душе.
Столь же позорно провалилось и третье предприятие Камбиза,
изнывавшего от желания сравниться славой с незабвенным Киром. Говорят, что
история не терпит подражателей, чуть ли не заранее обрекая на фарс все их
потуги на величие. Это едва ли верно, потому что за неудачи озлобленного
тирана расплачиваются невинные люди, сотни тысяч невинных людей, своих и
чужих.
Похоронив в песках отборную армию, Камбиз отпустил греческих
наемников на родину и начал готовиться к завоеванию Эфиопии. На сей раз он
решил, что не худо хотя бы разведать поле будущего сражения. К эфиопскому
царю было отправлено посольство с богатыми дарами, которому надлежало
любыми способами склонить эфиопов к союзу с Персией. Попутно посланцам
следовало дознаться о числе и расположении войск вероятного противника, о
дорогах, колодцах и деревнях, в которых можно было бы пополнить запасы
провизии.
Но мудрый эфиоп не дал усыпить себя сладкими заверениями дружбы.
Отвергнув дары и услуги толмача-ихтиофага из Элефантины, он на хорошем
иранском языке дал такую отповедь послам Камбиза:
- Государь ваш лукавец и лгун, а вы не кто иные, как соглядатаи и
лазутчики. Вас следовало бы хорошенько проучить, но мы соблюдаем принятые
у цивилизованных народов обычаи и не станем чинить вам зло. Возвращайтесь
с миром. А Камбизу передайте вот это. - Царь снял со стены огромный лук с
неимоверно тугой тетивой. - Если между персами отыщется силач, способный
его натянуть, то приходите помериться с нами силой, коли нет - сидите
лучше дома и благодарите богов, что мы не ищем завоеваний.
От постоянных неудач Камбиз впал в совершенное неистовство. Ему стало
казаться, что люди открыто шушукаются у него за спиной, передавая из уст в
уста весть о его позоре. Особенно подозрительными казались ему улыбки
покоренных. Наверняка Кемт смеется в душе над ним, жалким последышем Кира,
царя стран. Что ж, тем хуже для Кемта. Во главе большого карательного
отряда нагрянул он в Мемфис, где шумно проходили торжества в честь Аписа,
бога-быка. И началась дикая охота, сумасбродная травля людей. Жителей,
принимавших участие в празднике, рубили мечами, накалывали на пики,
бросали в канал.
Жрецов высекли розгами прямо на алтаре, а наиболее видных сановников
позорно казнили, посадив на кол у городской стены.
Не избежал кары и сам Апис. Вдоволь поиздевавшись над божеством,
которое <мычит и оставляет лепешки навоза>, Камбиз рассек быку бедро.
Когда он возвратился в Фивы, то уже вся армия знала, что царь
рехнулся. Открыто поговаривали о том, что его следует сместить и посадить
на трон младшего сына великого Кира - Смердиса. Тем более, что Смердис,
пока шахиншах сражался в Мемфисе с быком, проявил себя с самой лучшей
стороны, сумев натянуть эфиопский лук.
Участь Смердиса была, таким образом, решена.
Прежде всего Камбиз и сам натянул тетиву, наглядно продемонстрировав,
что надежды эфиопов на слабосилие иранских богатырей, мягко говоря,
наивны. Далее, чтобы доказать войску всю беспочвенность слухов о безумии
шахиншаха, он пустил из этого лука стрелу в первого попавшегося мальчишку,
который залез на пальму полакомиться финиками. Никто не виноват, что
паренек, которого стрела пронзила насквозь, оказался единственным сыном
Прексаспа. Тем больше было оснований именно Прексаспу доверить исполнение
исключительно деликатного дела, которое задумал Камбиз.
- Ты не очень сердит на меня? - спросил он визиря, когда они остались
в палатке, скупо освещаемой масляной лампой, с глазу на глаз.
- Смею ли я, шахиншах? - Лицо Прексаспа казалось совершенно
непроницаемым.
- Я, право, не хотел.
- Жизнь твоих подданных принадлежит тебе, о царь стран.
- Это ты верно сказал. За это я тебя одарю. - Камбиз, все поступки
которого совершались под влиянием минутного настроения, бросил преданному
холопу змеиный перстень Псамметиха с красным камнем в центре солярного
диска. - Он твой!
- Как ты щедр, государь! - Прексасп поцеловал колено царя и с
некоторой опаской надел перстень на палец.
- А теперь о делах. - Решив, что недоразумение улажено, Камбиз
довольно огладил завитую в мелкие кольца надушенную бороду и наклонился к
визирю, с готовностью подставившему ухо.
Исполинские тени их на белом войлоке слились в причудливую фигуру,
напоминавшую чем-то хищную птицу
- Мне приснился удивительный сон, - как всегда издалека, начал царь.
- Будто бы мой горячо любимый брат Смердис... - Он замолчал.
- Да-да! - живо заинтересовался Прексасп.
- Смердис, понимаешь ли, приснился, - вздохнул Камбиз. - Дорогой
брат.
- Ну, ну! - понукал визирь.
- Но вид его мне показался странен. - Шахиншах покосился на тень:
теперь птица походила на нетопыря.
- И в чем странность?
- Видишь ли, Прексасп, брат мой выглядел огромным. Головой он
доставал до небес, до облаков.
- А еще что приснилось тебе, государь? - насторожился визирь.
- Вот, пожалуй, и все... Да, одна незначительная подробность: Смердис
сидел на троне.
- На троне?
- В том-то и дело. Он и сидя казался громадным, а если бы встал, то,
наверное, пронзил бы облака. Не правда ли, странный сон?
- Не вещий ли, шахиншах? - поддакнул визирь.
- Как думаешь, что это значит?
- Прости, государь, - уклонился осторожный Прексасп, - я не умею
разгадывать сны... Велишь позвать мага? - Он сделал вид, что спешит
исполнить высочайшее поручение.
- Погоди! - остановил его Камбиз. - Я не желаю, чтобы о моем сне
узнали маги. Возможно, боги предупреждают нас об опасностях. - Он
пристально посмотрел на визиря и решил высказаться яснее: - На всякий
случай я решил держать Смердиса подальше.
- Мудрость твоя велика, государь! - восхитился Прексасп. - А я сразу
и не догадался! Конечно же, ты прав, говоря, что это боги посылают
предупреждение. С чего бы это принцу Смердису, да живет он вечно, сидеть
на твоем троне?.. Ведь трон, который приснился, наверняка твой. Другого в
стране нет...
- Ради спокойствия державы я отослал дорогого брата в Экбатану
Индийскую. Он уже три часа как в пути.
- Да сохранят его боги.
- Огорченный расставанием, я забыл снабдить его открытым листом.
Боюсь, что без подставных лошадей он будет ехать слишком долго.
- Прикажешь нагнать принца?
- Нагнать? - Камбиз сделал вид, что подобная мысль не приходила ему в
голову. - Действительно, его же еще можно... Немедленно садись на коня и
мчись вдогонку!
- Слушаю и повинуюсь, шахиншах! Повелишь выписать принцу открытый
лист?
- Вот именно, открытый лист... - Камбиз медленно отстегнул от
широкого, украшенного золотыми чеканными бляшками пояса меч. - Он поможет
тебе быстро доставить моего возлюбленного брата до места. Ты понял меня?
- Слушаю и повинуюсь! - Принимая царский меч, Прексасп едва заметно
побледнел.
- Как себя чувствует царица? - круто меняя тему, спросил Камбиз.
- С утра была вполне благополучна. - Визирь вновь насторожился:
шахиншах, который, подобно пер-о - владыкам Кемта, женился на
единоутробной сестре; следуя примеру великих мужей, ничего не спрашивал
просто так и никогда не интересовался здоровьем жен.
- Мне показалось, что отъезд дорогого брата огорчил ее. Она так
плакала, так умоляла меня оставить его... Как ты думаешь, Прексасп, быть
может, не следует их разлучать друг с другом?
- Как ты заботлив, государь! - притворился непонимающим визирь, но
бледность лица его стала заметнее.
- Я бы не хотел разлучать их надолго. - Камбиз отвернулся и,
передавая через плечо черную удавку, обронил: - Прежде чем пойдешь седлать
коня, найди главного евнуха... Так ты вправду не обижаешься?
Когда запыленный гонец в ранге <ока царева> спрыгнул с коня и,
опустившись на одно колено, вручил шахиншаху послание сузского сатрапа,
Камбиз лакомился жареными мозгами павлина. Прополоскав рот анисовым
настоем, он вытер жирные пальцы о волосы нубийского раба и раскрыл футляр
с глиняной табличкой. Но едва он взглянул на ровные ряды клиньев, как у
него потемнело в глазах. Опрокинув кушанья и топча сапожками испуганных
прислужников, он выскочил из шатра и, сея повсюду ужас, понесся к шатру
дивана.
Впрочем, сумасбродные выходки шахиншаха уже давно не вызывали
удивления. Все уже успели привыкнуть к тому, что государь помешан.
Раздавая пинки и полосуя кого попало нагайкой, он разогнал диван и,
схватив за бороду визиря, стал медленно пригибать его к земле.
- За что, государь? - прошипел Прексасп, перекосившись от боли.
- Ты еще спрашиваешь? - Камбиз еще крепче зажал в пальцах завитые,
крашенные хной волоски. - Так-то ты выполнил мое приказание, ослиная
падаль? Смердис, оказывается, в Сузах!
- Не может быть! - Визирь вырвался, оставив клок волос в руке
шахиншаха, и распростерся на ковре. - Нет! Нет, великий царь! Я своими
руками убил его, а мертвые не возвращаются.
- Не возвращаются? - Камбиз метко попал обожженной табличкой визирю в
висок. - А это что? - Несколько успокоенный видом темной, медленно
стекающей струйки, он пересказал заключительные слова послания: - <Отныне
все должны подчиняться не Камбизу, сыну Кира, а Смердису, сыну Кира>. Как
я должен это понимать?
- Смилуйся, шахиншах! - взмолился Прексасп. - Твой брат мертв. Это
наверняка самозванец...
- Самозванец? - Шахиншах задумался. - А какая, в сущности, разница? -
быстро смекнул он. - О том, что Смердиса нет, знаем только мы с тобой.
Следовательно, в глазах всех персов этот самозванец - мой брат, сын Кира.
Не следует и виду подавать, что это не так. Что будем делать?
- Немедленно идти на Сузы и подавить мятеж, шахиншах!
- Вели трубить поход! - Царь схватился за пояс. - Где мой меч? - Он
вспомнил, что меч, который отдал некогда визирю, лежит в колодце среди
пустыни. - Я сейчас! - Камбиз кинулся в свой шатер и, схватив первое
попавшееся оружие, прицепил его к поясу.
Вокруг хрипло ревели рога. Копейщики строились в походную колонну.
Звенело оружие, скрипели рассохшиеся на солнце колеса арб. Ржали
впрягаемые лошади. Среди всей этой суеты и неразберихи никто даже не
подумал поинтересоваться, куда и зачем объявлен поход. Ослепительно
сверкал на солнце металл, в глазах рябило от разноцветного мелькания лиц и
одежд.
Камбизу подвели коня, и он ловко вскочил в седло. Подняв над головой
меч, он показал на восток и поскакал, вздымая облака удушливой пыли во
главе гвардейской сотни и последней оставшейся у него роты эллинов.
Опуская на скаку меч в ножны, он нечаянно поранил бедро. Рана была
неглубокой и не внушала особых опасений. Но именно она оказалась для
Камбиза роковой. Он умер через несколько дней в Экбатане Сирийской,
очевидно, от заражения крови. Геродот, правда, уверял, что смерть
последовала по причине потрясения, которое пережил шахиншах, когда узнал,
что задел себя тем самым оружием, какое употребил против быка. Но в те
ознаменованные повальным суеверием времена только и делали, что искали
знаменательные соответствия.
*
Геродот так описывает это событие в третьей книге <Всемирной
истории>: <Он (Камбиз) вскочил на коня, решивши немедленно идти войною на
Сузы против мага. Но в то время, как он садился на коня, отвалился
наконечник от его ножен, и обнаженный меч ранил Камбиза в бедро, в то
самое место, в какое прежде он нанес удар Апису.
Когда вскоре после этого появилось в кости воспаление, а бедро было
поражено гангреною, жизнь покинула Камбиза; царствовал он всего семь лет и
пять месяцев, не оставив детей ни мужского, ни женского пола>.
*
Так умер Камбиз, сын Кира и Кассанданы, дочери Фарнаспа.
На смертном одре он плакал. Одни утверждали, что ему жаль было
расставаться с жизнью; согласно уверениям других, он вспомнил в последний
миг о невинно убиенном брате и раскаялся.
Но как бы там ни было, смена власти прошла очень легко и для страны в
целом незаметно. Люди даже облегченно вздохнули, когда все так естественно
разрешилось и на престол самым законным порядком вступил Смердис, сын
Кира.
В первый же день своего царствования новый шахиншах подтвердил
постановление прежнего правительства, запрещающее постройку храма Элогиму,
сильно разочаровав тем самым либеральные круги. Сразу же стало ясно, что
возврата к просвещенной терпимости Кира ожидать не приходится. Однако
другое мероприятие Смердиса привлекло к нему симпатии широких народных
масс. Освободив подданных на три года от военной службы и налогов, он
недвусмысленно дал понять, что превыше всего ставит мир и процветание
державы. На первых порах новый курс снискал необыкновенную популярность.
Смердиса прославляли по всем сатрапиям обширной империи: на базарах, в
харчевнях, храмах и на постоялых дворах люди благословляли его имя.
И все же какое-то неблагополучие ощущалось в персидской стране. За
внешним поклонением, которое само по себе ничего не значило, поскольку
было обязательным, искренних чувств не скрывалось. Шахиншах не сумел
завоевать любовь и не внушил страха, не ужаснул народ злодеяниями и не
ослепил его блеском своих достоинств. Подобно злокачественной заразе, в
обществе стало распространяться смутное недовольство, безотчетная глухая
опаска. Вскоре вся страна была охвачена враждебным недоумением. Прежде
всего оказалась уязвленной национальная гордость. Новый царь проявил себя
настолько безликим, что его все равно как не существовало. Камбиз, пусть
чудовище и неудачник, все-таки был властителем. О нем говорили, считались
с ним, его можно было хоть бы стыдиться. Этот же никакими индивидуальными
чертами не отличался. Он являл собой принцип абстрактной власти, столь же
неосязаемой, как и небесная, но лишенной божественного авторитета. В
азиатской деспотии, где монарх и государство считались нераздельными,
долго так продолжаться не могло. Молодые воинственные аристократы,
привыкшие гордиться собой и империей, прежде других ощутили невыносимую
тошноту безвременья.
Начали доискиваться, что да почему. И тогда выяснились поразительные
вещи. Оказалось, что шахиншаха никто и в лицо-то не видел! Из дворца он
никогда не выходит, в маневрах не участвует и даже диван не собирает. Нет
у него ни друзей, ни фаворитов. Иностранных послов не принимает и
постоянно отказывает в аудиенции самым знатным сановникам. И что за
правитель такой?
Стали припоминать, каким был Смердис в юности. Но это ничего не дало.
Так уж вышло, что Камбиз полностью затмил заурядного брата, отвлек от него
общественное внимание. Нашлись, конечно, очевидцы успехов младшего сына
Кира на конных ристалищах и в стрельбе. Кое-кто припомнил даже, что именно
Смердис первым в персидском войске сумел натянуть эфиопский лук. Но все
эти отрывочные сведения не позволяли создать целостный образ тогдашнего
принца и тем более не могли дать ключ к загадочному поведению нынешнего
шахиншаха.
*
Начал распространяться неведомо кем пущенный слух, будто шахиншах
вовсе не Смердис, сын Кира, а его тезка. Смердис-маг, похожий на принца
лицом. Это дошло до Отана, знатного вельможи, чья дочь Федима была в
гареме Камбиза, который, согласно закону, унаследовал теперь Смердис - кто
бы он там ни был. Вскоре евнух за солидный бакшиш отнес на женскую
половину записку:
<Федима, дочь! Правда ли, что человек, который теперь твой муж, сын
Кира?>
На другой день Отану передали ответ:
<Не знаю. Мы здесь не видим чужих мужчин, и раньше Кирова сына я
никогда не видела>.
Заплатив евнуху еще щедрее, чем в первый раз, Отан умолил его взять
еще одно письмо:
<Если сама не знаешь сына Кира, то спроси Атоссу, сестру его. Она-то
должна знать своего господина-супруга и брата>.
Но ответ и на эту записку не приподнял завесы над тайной Смердиса.
<Отец! - писала Федима. - Ни с Атоссой, ни с другими женами я не могу
теперь перемолвиться даже словом единым. Как только наш господин, кто бы
он ни был, сделался царем, нас отделили одну от другой>.
Отан, сын Фарнаспа, хотя до истины и не дознался, понял, что дело
нечисто. Подозрения его, что шахиншах подменный, укрепились, и он решил
действовать.
Пригласив к себе друзей детства: Аспафина и Гобрию, равных ему по
рождению и богатству, которым мог, не опасаясь зависти и вероломства,
довериться, он сказал с присущей ему прямотой:
- Или сейчас, или никогда! Нам должно очистить трон и страну от
самозванца*.
_______________
* Древние историки называют самозванца по-разному: Геродот -
Смердисом, Ктезий - Сфендадатом, Эсхил - Маргом, Иустин - Окопастом.
В Библии он носит имя Артаксеркса.
- Ты получил доказательства, что он самозванец? - спросил Аспафин.
- Пока нет, - ответил Отан. - Но те факты, которые уже известны,
трудно объяснить иначе. Оказывается, он не дозволяет своим женам видеться
даже друг с другом.
- Странно, - согласился Аспафин. - Как видно, он поступил так
неспроста. На солончаке пресной воды не бывает*. Но, прежде чем
предпринять какие-то шаги, нам следует все же добыть неопровержимые
доказательства.
_______________
* Персидская пословица. Русский эквивалент - <Нет дыма без
огня>.
- Я тоже не сидел эти дни без дела, - сказал Гобрия. - Вчера у пещеры
Митры у меня была встреча с Прексаспом.
- С визирем Камбиза? - удивился Отан. - Разве он не в Греции?
- Нет. - Гобрия извлек из кошелька перстень с красным камешком. - Как
видите, он возвратился. Но пока это тайна, и пусть, кроме нас с вами,
никто о ней не знает.
- Кольцо пер-о? - спросил Аспафин, любуясь искусной чеканкой. - Ты
купил его?
- Прексасп нуждается в деньгах, - объяснил Гобрия, пряча перстень.
- На твоем месте я бы держался подальше от такого ничтожества, как
Прексасп, - поморщился Отан. - Он вероломен и лжив.
- Знаю. - Гобрия и не думал возражать. - Скажу даже больше: он
начисто лишен чувства собственного достоинства.
- В чем же тогда дело? - удивился прямодушный Отан.
- Очевидно, Гобрия знает, что делает, - заметил Аспафин. - А Прексасп
не боится? Смердис понемногу избавляется от старых друзей.
- Я же говорю, что он приехал тайно, - Гобрия понизил голос, - и
рассказывает удивительные вещи. - Он ненадолго умолк. - Прексасп клянется,
что держал в руках голову Смердиса!
- Не может быть! - прошептал Отан.
- И все же это так. - Довольный произведенным эффектом, Гобрия
улыбнулся. - Прексасп рассказал мне, что Смердиса убил сам Камбиз. Когда
он узнал, что тот осмелился первым притронуться к эфиопскому луку, то
страшно разгневался и, вы же знаете, каков он, рубанул брата мечом. Это
случилось после мемфисской истории.
- Почему ты думаешь, что это правда? Прексасп представил какие-нибудь
доказательства? - спросил Аспафин.
- Он готов указать место, где зарыт Смердис.
- Это далеко, в пустыне, - поморщился Аспафин.
- Я знал, что ты именно так и ответишь, изнеженный баловень судьбы! -
Гобрия притворно пригорюнился. - Зачем ты позвал его, Отан?
- Затем, что, кроме тебя и его, мне некому верить, - не поддержал
шутки Отан. - А в одиночку не справиться. Но Гобрия прав. - Он повернулся
к возлежавшему рядом Аспафину. - Ради того, чтобы убедиться в подмене,
стоит отправиться даже в пустыню.
- А Прексасп не догадался забальзамировать голову Смердиса? - спросил
Аспафин, рассеянно роняя в чашу с вином розовые лепестки.
- Нет, - не сразу отозвался Гобрия. - Он сказал мне, что голову зарыл
сам Камбиз. Вырыть ее Прексасп не решился.
- А ты бы решился? - зевнул Аспафин. - Но Прексаспу не надо было и
колебаться. Он же надеялся служить тирану вечно.
- Не забудь, что Камбиз застрелил его первенца, - напомнил Отан.
- Какое это имеет значение? - Аспафин лениво выцедил вино. -
Лидийское? - постучал он по кувшину.
- Ханаанское, - небрежно бросил Отан. - Прошлогоднего урожая.
Кому-нибудь визирь уже доверил свою тайну? - спросил он Гобрию, поудобнее
устраиваясь на ложе.
- Клянется, что нет.
- Почему он открылся именно тебе? - спросил Аспафин.
- Видимо, уверен, что я не предам... К тому же я купил у него кольцо.
- Сколько? - спросил Аспафин.
- Пятнадцать талантов.
- Изрядно! - Аспафин даже присвистнул. - Только при чем тут тело
Смердиса?
- Очень даже при чем, - мрачно усмехнулся Гобрия. - Продав кольцо,
Прексасп хочет продать и тайну тоже. Он же хорошо знает, с кем я дружу, в
чьи руки попадет в конце концов страшное доказательство.
- Воистину страшное, - поежился Отан. - Ты ходишь по острию меча,
Гобрия. Если узурпатор дознается...
- А ты? - мгновенно откликнулся Гобрия. - Думаешь, зятек пощадит
тебя, когда проведает о твоей переписке с Федимой? Как бы не так...
- Одним словом, доносчиком из нас троих могу выступить я один. -
Аспафин пожевал пахучую веточку базилика. - Так, друзья?
Отан поперхнулся вином, а Гобрия, опершись на локоть, озадаченно
уставился на друга.
- Сколько хочет бывший визирь за тело? - Аспафин презрительно скривил
тонкие губы. - Цену он назвал?
- Сто. - Гобрия надменно прищурился. - Ты считаешь это чрезмерным?
- Честь родины не измерить золотом. - Аспафин обмакнул ломтик
овечьего сыра сначала в уксус, а затем в оливковое масло и неторопливо
отправил в рот. - Но для меня тридцать три с третью таланта сумма
совершенно нереальная. Я промотался дотла и кругом должен. - Он прожевал
сыр. - Сколько я задолжал тебе, Гобрия?
- Не будем в такой час...
- Нет, - перебил его Аспафин, - ты все же скажи, сколько? Я хоть и
записываю, но не помню долгов.
- Ну, если ты настаиваешь... - Гобрия сделал вид, что силится
припомнить. - По-моему, двенадцать... Во всяком случае, где-то близко.
- Прелестно! - Аспафин принялся пересыпать розовые лепестки с ладони
на ладонь. - А тебе, Отан?
- Больше сорока, мой легкомысленный друг. Увы, много больше.
- Будем считать - пятьдесят, - с готовностью согласился Аспафин. -
Итого я должен вам обоим свыше шестидесяти талантов. Вместе с долей,
которую потребуется уплатить Прексаспу, это составит громадный капитал.
Шутка ли, почти сто талантов! Годовой доход целой сатрапии!
- Куда ты клонишь? - не выдержал Отан.
- Ты не хочешь примкнуть к нам? - Гобрия начал угрожающе подниматься.
- Я этого не говорил. - Аспафин как ни в чем не бывало со вкусом
продолжал есть и пить. - Просто мне хочется проделать некоторые расчеты.
Вы готовы купить тайну Прексаспа?
- Готовы! - в один голос ответили оба аристократа.
- Превосходно. Теперь предположим, что все, чего вы ждете от
Прексаспа, мне уже известно. Значит ли это, что вы должны мне по тридцать
три таланта?
- Разумеется. - Отан недоуменно развел руками. - Но...
- Вот и великолепно, - остановил его Аспафин. - А как ты, Гобрия?
- Я? - начиная догадываться, куда гнет Аспафин, облегченно
ухмыльнулся Гобрия. - Считай, что за вычетом долга, с меня следует
двадцать один и еще треть таланта.
- Это все, чего я добивался. - Аспафин ополоснул пальцы в чаше с
водой. - И могу теперь открыться. Моя тайна столь же опасна для головы,
как и твоя переписка с дочерью, Отан, и твои переговоры с бывшим визирем,
Гобрия. Раскрыв ее, я сравняюсь, таким образом, с вами, и нам не нужно
будет опасаться друг друга.
- Мы и не сомневались в тебе, - покачал головой Отан.
- Знаю, - отмахнулся Аспафин. - Но этого мало. За то, что я избавлю
вас от опасностей трудного путешествия в Кемт, чреватого, кроме всего, и
расходами, вам надо молиться на меня.
- Завтра же пожертвую храму солнца белого коня! - пообещал Гобрия.
- Не спеши. - Аспафин осыпал его голову лепестками. - Лучше
окончательно расплатись за меня с Отаном, а остаток, пятнадцать с чем-то
талантов, пришли ко мне домой. Буду очень благодарен тебе, если сумеешь
устроить это уже завтра утром. Тогда я смогу без урона для чести погасить
самые неотложные долги. Если бы вы только знали, сколько их у меня.
- Ох, Аспафин, плохо ты кончишь! - вздохнул Гобрия. - Говори свою
тайну. Сейчас увидим, много ли она стоит.
- Я бы никогда не рискнул оценить ее так высоко. - Аспафин беспечно
потянулся. - И вообще бы не стал ею торговать, если бы вы оба не
согласились с такой готовностью озолотить Прексаспа. Право, я лучше, чем
он, и больше вас люблю...
- Давай, Аспафин, говори, - засмеялся Отан, - не терзай. Мы тебя
знаем и готовы на все.
- В таком случае, по рукам! - Аспафин отшвырнул подушку, на которую
опирался, и сел. - Я знаю почти достоверно, что трон узурпировал лидийский
маг по имени Смердис, брат знаменитого Патизефиса, который и вертит им как
хочет. Сам же Смердис, кроме общего с покойным принцем имени, никакими
достоинствами не обладает и во всем слушается старшего брата.
- Это, конечно, хорошо, - сказал Гобрия, - но где доказательства? Без
них твой секрет не больно-то дорог. Для успеха заговора одних слухов мало.
- А где доказательства убийства принца? Ты так рвешься в пустыню? Или
всецело доверился бывшему визирю?
- Нет, отчего же, - смутился Гобрия. - Но Прексасп знает, как их
добыть.
- И я знаю, - Аспафин поманил друзей приблизиться. - У мага Смердиса
есть один признак, по которому его легко можно опознать. Еще при жизни
великого Кира Смердису за недостачу в храмовой казне отрезали уши. Напиши
дочери, Отан, пусть она это проверит... Ну как, друзья, стоит моя тайна
Прексасповой? Персы несомненно обрадуются, что ими правит безухий
властелин!
- Утром я пришлю тебе золото, - сказал Гобрия. - Ты согласен, Отан?
- Согласен-то согласен, - затуманился Отан, - но бедная Федима!.. Я
сегодня же отправлю ей письмо.
<Когда он уснет, дочь, ощупай его уши. Если он окажется с ушами, то
знай, что супругом имеешь действительно сына Кира, а ежели он безух, то
живешь ты, несчастная, с магом>.
Федима долго не решалась исполнить просьбу отца. Что, если у нового
мужа и в самом-то деле нет ушей? Да он тут же зарежет ее, не дожидаясь
наступления света! Ей стали мерещиться лютые казни, одна другой страшнее,
и белый свет сразу сделался немил. Со все возрастающим ужасом ждала она
того дня, когда евнух поведет ее на царскую половину. И все-таки, когда
настал ее черед идти к господину, она сумела взять себя в руки. Едва тот
уснул, Федима осторожно, боясь дохнуть, потянулась к туго закрывавшей весь
затылок и лоб до самых бровей косынке.
На следующий день разбогатевший на нелегальной почте неграмотный
евнух, дрожа и озираясь, вынес из дворца восковую табличку, на которой
значилось беглой клинописью: <Отрезаны>.
Когда заговорщики окончательно удостоверились, что трон царя стран
занимает безродный проходимец да к тому же приговоренный к позорнейшему из
наказаний, они значительно приободрились. Они готовились сражаться за
бесспорно правое дело, и боги не могли отказать им в своем
покровительстве.
Решено было, что каждый триумвир привлечет к заговору сколько может
надежных и храбрых участников, но не свыше трех, а еще лучше одного,
только самого верного, потому что опасность нарваться на предателя стала
уж очень велика. Все знали, что шпионов завел себе Лжесмердис так много,
что не перечесть. Оставалось удивляться только, чем он оплачивал их труды,
если налоги вот уже скоро семь месяцев не собирались. За отмену налогов и
обязательной службы в войсках окраинные народы благословляли незримого
повелителя. Разоренное неистовым Камбизом хозяйство мало-помалу
приводилось в порядок, жить стало легче и безопаснее. Почувствовав
послабление, и сатрапы стали лютовать меньше, казней и всяческих
притеснений заметно поубавилось. Какое дело было мирному обывателю до
странностей государя? Дальше ближайшего города или деревни он, почитай, и
не ездил, а до Суз, с их загадочной жизнью, было куда как далеко...
И только сами хозяева - персы - чувствовали себя униженными. Для них
безвременье становилось нестерпимее с каждым днем. Когда же молва
просочилась, что шахиншах подменный и, в добавление ко всему, маг из
Лидии, где живут, как известно, одни торгаши, чаша терпения переполнилась.
Но еще не колыхалось море глубинное, темна и мертва была в нем вода. Один
только гребень крохотный взметнулся и медленно покатился к шахскому
дворцу.
Отан привел Интафрена, Гобрия - Мегабиза, Аспафин - Гидарна, и стало
их всего шестеро, а потом и седьмой добавился - Дарий, сын Виштаспы,
могущественный наместник главной, персидской, сатрапии. Как он узнал про
заговор, осталось тайной.
- Плохи дела, - Дарий не ответил на вопрос прямо, - если главари наши
не знают, кому поручили позвать меня. Не хочется думать, что тот, кто
говорил со мной, был действительно пьян и начисто все забыл, когда
проспался. Но если так, то и вообще грош нам цена.
Каждый из триумвиров упорно стоял на том, что Дария не привлекал, в
том же с глазу на глаз признались своим вербовщикам и неофиты. Никто,
таким образом, не сознался, и это напугало всех. Словно смерть незримо
вошла в их собрание и затаилась до поры, выискивая первую жертву. В
глубине души каждый уже сожалел, что ввязался в такое гибельное, такое
пропащее дело.
Даже если и не нашлось среди них изменника, значит, затесался болтун,
вертопрах и пропойца, который не сегодня так завтра погубит всех. Что было
делать? Выступить немедленно? Но ведь еще ничего не готово. Одного
всеобщего недовольства мало для восстания, а их только горстка, и с
охраной дворца им никак не совладать. Но и ждать уже стало немыслимо.
Стоит только магу добраться до источника порочащих его слухов, а такое,
все понимали, неизбежно теперь случится, как все и погибнут. А возможно, и
не все, только шестеро, пятеро, может, а один или два сохранят свои
головы. Эх, знать бы заранее, кто эти двое! Или только один?
Тяжелое молчание установилось среди них, грозное, позорное.
Страшно было даже подумать, какие мысли роились в ту минуту в головах
ближайших друзей.
Первым высказал, что у него накипело на сердце, Дарий:
- Выступать надо немедленно! Если вы не согласитесь, то знайте, никто
из вас прежде меня во дворец не войдет. Я раскроюсь перед шахиншахом, с
ушами он или без, я, и никто другой. Решайтесь же. Если мы внезапно
ворвемся к нечестивому магу, дело может и выгореть. Главное - убить его,
вернее, его и Патизефиса, а там видно будет. Будем же дерзкими и
беспощадными! Охрана не помешает нам, если только мы не обнаружим страха и
неуверенности.
И они решились и принесли друг другу клятву верности - вынужденной,
жестокой.
Дарий как в воду глядел. Когда семеро знатнейших вельмож империи
подъехали к воротам дворца, никому из часовых даже в голову не пришло
расспрашивать их о чем бы то ни было. Стражи приветствовали их копьями на
караул и беспрепятственно пропустили через ворота. Бросив лошадей у
коновязи, заговорщики бегом кинулись к лестнице. Однако выскочившие им
навстречу дежурные евнухи оказались уже не столь доверчивыми, как солдаты,
и потребовали, чтобы сановники немедленно убрались восвояси, грозя в
случае неповиновения суровыми карами. Заговорщиками на миг овладела
растерянность.
Переглянувшись друг с другом, Дарий и Гобрия выхватили из-под плащей
мечи и дружно атаковали прислужников мага. Пути назад были теперь
отрезаны, и ничего другого не оставалось, как, обнажив оружие, пробиться
во внутренние покои мужской половины дворца.
Стремительная атака семерых храбрецов захватила обоих магов врасплох.
Патизефис пересказывал брату содержание очередного шпионского донесения, в
котором говорилось, что Прексасп тайно возвратился в Сузы и вошел в
контакт с персами из самых знатных семейств. Заслышав крики, лязг мечей и
стук падающих тел, он опрокинул светильник и сорвал со стены копье. В
наступившей темноте Смердис тоже бросился за оружием, но наткнулся на лук,
совершенно бесполезный в ближнем бою. Но выбирать не приходилось.
Стремительные убийцы, оставляя позади себя трупы и трупы, уже врывались в
помещение. Патизефис действовал вначале довольно успешно. Поразив Аспафина
в бедро, а Интафрена в глаз, он на какой-то момент задержал яростный
натиск. Но Смердис, теснимый Дарием, отшвырнул лук и попытался укрыться в
спальне. Оставшись один, Патизефис был мгновенно заколот. Перепрыгнув
через его тело, Гобрия метнулся на помощь Дарию, который яростно рубил
дверь спальни, куда, по всей вероятности, спрятался маг.
Когда задвижка отскочила, он первым ворвался в темноту и, наткнувшись
на визжащего мага, покатился вместе с ним по полу. Безоружный Смердис
дрался с яростью обреченного. Он пинал ногами, кусался, острыми ухоженными
ногтями раздирал Гобрии лицо. Дарий, размахивая мечом, топтался над ними,
не решаясь нанести удар.
- Чего же ты медлишь? - крикнул ему окровавленный Гобрия, отчаянно
увертываясь от когтей, неумолимо подбиравшихся к его глазам. - Бей!
- Боюсь ранить тебя! - закричал в ответ Дарий. - Ничего не видно, а
вы катаетесь, как две кошки!
Дальше в комментариях
-
-
10.04.2009 в 12:12не бойся. На мне талисман.
Дарий ударил сплеча и попал в мага. Пальцы, сжимавшие Гобрию,
ослабели, он вырвался, вскочил на ноги и вместе с Дарием добил мага.
Когда все было кончено, он обнаружил, что в пылу схватки потерял
перстень.
<Что ж, - подумал Гобрия, - один раз он меня все-таки спас! И в какую
минуту!>
Больше он о талисмане не думал и не пытался его сыскать.
Дальнейшие события подробно описывает Геродот:
<Маги были убиты и головы их отрублены; раненые персы оставлены в
замке как по причине обессиления их, так и для охраны замка; остальные
пять персов с головами магов в руках выбежали вон с криком и шумом,
созвали прочих персов, объяснили им все происшедшее и показали головы;
после этого они убивали всякого мага, попадавшегося им на глаза. Узнавши о
том, что сделали вельможи и как обманывали их маги, персы нашли нужным
действовать таким же образом: обнажили мечи и убивали всякого встречного
мага; если бы не наступившая ночь, персы перебили бы всех магов до
единого. День этот для персов - важнейший государственный праздник; в этот
день они совершают великолепное торжество, именуемое у персов избавлением
от магов. Тогда ни один маг не смеет показаться на улице, и потому они
проводят весь этот день по своим домам>.
Дарий, сын Виштаспы, взошел на престол в 521 году до н. э. Не тронув
вавилонских баалов Мардука и Ашторет, он демонстративно совершал служения
лишь одному светлому Ахурамазде. В качестве же пер-о Кемта он принял
египетское тронное имя и сан верховного жреца. Запрет на строительство
храма единому богу он отменил.
...На отвесной скале по дороге между нынешним Багдадом и Тегераном
можно увидеть исполинский барельеф, повествующий об исторической победе
Дария, сына Виштаспы*, над магом Лжесмердисом**.
_______________
* В старинном русском сборнике <Голубиная книга> рассказывается
об удивительной жизни царя Давида Евсеевича, во многом напоминающего
своего прототипа Дария Гистаспа. Как и в персидской <Бун-Дехеш>, в
<Голубиной книге> говорится о замечательных свойствах дерева хом,
вознесенного над другими чудодейственными цветами и травами.
** Он же Гаутама, по другим источникам.
О змеином перстне с красным камнем в центре золотого диска не
говорится ни слова. Осталась легенда, что безумие на Камбиза наслал именно
этот загадочный камень - коварный подарок пер-о Псамметиха. Но <отец
истории> Геродот с предельной ясностью свидетельствует, что недостойный
сын Кира печально прославил себя еще задолго до рокового подарка. Все с
ним случившееся явилось лишь неизбежным следствием его поступков,
продиктованных волей необузданной и помраченной. И все же за камнем
потянулась недобрая слава, будто бы он приносит беду.
Он и вправду принес много горя, но такова история всех без исключения
драгоценностей. По самой природе своей они никак не могли принадлежать
людям простым и неимущим. А среди сильных мира сего - во дворцах и храмах
- они, подобно увеличительному стеклу, вбирали в себя отсветы непримиримых
противоречий и яростной борьбы.